Русь изначальная. Том 1 - Страница 101

101

Как мертвое тело, протащили опальные сановники своего товарища мимо безразличных схолариев Рикилы Павла. Потом Носорог грубо рванул Евдемония:

– Вставай! Тьфу! Всевышний меня не обидел силой, но ты тяжелее мешка с тремя сотнями кентинариев, а не стоишь и горсти оболов. Очнись, бывший светлейший, представление кончено!

Отставной префект тяжело поднялся.

– Поспешим, – пригласил Носорог и для Евдемония добавил: – Пока нам не отсекли головы!

Споро перебирая ногами в золототисненых сандалиях на громадных ступнях, размахивая толстыми руками, Каппадокиец катился, как шар перекати-поля, гонимый ветром. Мелькали залы, переходы, лестницы, темные тупики, стража в золоченых латах, с копьями и мечами, стража в латах из черной кожи, вооруженная бичами из кожи гиппопотама. Края таких бичей режут острее железа. Указывая на них, Каппадокиец с хохотом кричал:

– Из моей кожи базилевс сделает бич покрепче этих! – Он не стыдился своей клички: носорог – редкий зверь, и охота на него опаснее слоновой.

В дворцах и на дорогах Палатия было особенно многолюдно. К двум тысячам слуг, прислужников, прислужниц добавились сопровождающие патрикиев, сенаторов, логофетов, служащих префектуры, судей. Сановники и чиновники спасались вблизи базилевса, одни из страха перед охлосом, другие – чтобы не быть впоследствии обвиненными в соучастии. Каппадокиец с руганью разбрасывал мешающих. Выхватив у кого-то трость, бывший префект не скупился на удары. Влетев в пустой тупик, Носорог забарабанил в дверь, едва различимую в полутьме. Дверь открылась, Иоанн склонился в шутовском почтении:

– Прошу осчастливить меня, несветлейшие!

Втолкнув гостей, Каппадокиец помчался вниз по ступенькам с криком:

– Скорей, скорей!

Узкая зала была устлана коврами, яркими, как цветущий луг. Двое слуг ждали хозяина.

– Обед! – приказал Иоанн. – И завтрак! И ужин! Все сразу, я голоден.

Раздались такие пронзительные свистки, что у Трибониана зазвенело в ушах. Ловкие руки стаскивали со светлейших далматики, набрасывая плащи из нежного меха – было прохладно. К столу треугольной формы были приставлены упругие мягкие ложа. Массажисты, успев разуть хозяина и гостей, разминали и разглаживали мускулы ног, почесывали пятки, создавая приятное ощущение отдыха.

– Лукулл обедает у Лукулла! – подмигнул Трибониану Каппадокиец. – Ты думаешь, ты один воруешь из старых книг? Я всюду совал нос. Твой Лукулл был дурак, он давился от тщеславия. Я жру для себя, я всегда хочу есть. У меня голод сидит в костях, в костях! Понимаете, несветлейшие? Мой отец голодал, мой дед голодал. Будь они прокляты все, от самого Адама они сохли от голода и умирали от зависти к сытым. Уж я-то знаю, как смотреть в рот тому, кто ест. Забудешься, слюна сама течет, и грудь мокрая, будто палач выставил тебя к столбу и тебя успела оплевать сотня зевак. Вам не понять, вы из сытых.

Венки из красных роз, которые круглый год цвели в палатийских теплицах, опустились на головы сотрапезников. Руки, будто не принадлежавшие телам, нагружали стол блюдами. Раздражающе пахнуло жареным мясом, дичью, острыми приправами из чеснока, перца, гвоздики, муската, ванили. От чаш с соблазнительными бликами жира поднимался легкий пар, чистый запах лимонов и апельсинов перебивался другими, сложными, манящими. Поварское искусство обязано вызвать жажду и жадность.

Сделавшись неподдельно серьезными, Иоанн приподнялся на левой руке и ловко плеснул вином из кубка на каменный выступ в стене, формой похожий на храмовый налой.

– Божественному и Единственному – вечность в жизни и слава!

Над подобием налоя висела икона. Святой Георгий с лицом Юстиниана пронзал копьем многоглавого змея.

– Ты делаешь возлияние по-эллински? – удивился Евдемоний. Зная, что такое для хозяев уши их слуг, бывший префект говорил шепотом.

Каппадокиец мотнул головой снизу вверх, будто хотел ударить носом, как рогом.

– Говори громко, тебя никто не услышит, кроме нас двоих. А-а! – Каппадокиец расхохотался. – Так твои ищейки остановились на моем пороге? Ты не знаешь, что мне за столом служат либо глухие, либо глухонемые? Ученые обезьяны… Что касается Единственного, я Его люблю. Для меня Он – все. Я прицепился к Нему ничтожным. Он сотворил меня, как бог. Я все знаю, я умнее дьявола. Я умнее тебя, Трибониан, в пять раз, тебя, Евдемоний, тоже в пять. Вы, в своем роде, стоите один другого. А Он умнее меня в сто раз. Мы все тупицы. Врешь, я тупица лишь перед Ним, – поправился Каппадокиец. – Возлияние! Да, для Него я сделаю все, чего не сделает и… – Иоанн хотел назвать Феодору, но вовремя остановился. – Словом, я часто желал превратиться в Елену Прекрасную либо в царицу Савскую… Впрочем, пейте, ешьте!

– О светлейший, о пятиумный! – воскликнул Трибониан. Лицо бывшего квестора осенила улыбка, ироническая и растроганная. – О мудрейший из мудрых, который хотел бы уметь изменять свой облик и пол! Успеха тебе! Некто в подобной попытке, как говорят, превратился в осла. Но ты слишком хитер, чтобы с тобой приключилось такое. Поговорим лучше о любви к Божественному. Подумай. Не во искушение судьбы будь сказано – подданные привыкли к насильственной смене автократоров. Но знаешь ли ты, что постоянно повторяемое действие, что привычки народов, делаясь обычаем , переходят в закон ? И – против существующего не спорят – деяние, отвечающее привычкам народов, представляется им правом, основанным на добродетели. Поясню примером. Не потому ли столь легко утвердился на престоле… ну, скажем, базилевс Омега и но потому ли столь же легко его сверг базилевс Пси?

101